Уроженец Ирландии, сын двух волшебников. Отец его работал в малоизвестном ирландском издательстве: занимался чарами в техническом отделе и работал с печатными машинками. Мать хотела преподавать в школе историю или маггловедение, но не получила работу. Она зарабатывала няней и была жуткой сплетницей. Дома постоянно делилась с мужем невероятными слухами, верить в которые даже наполовину не стоило. Отец это не одобрял, порицал, порой - с применением физической силы. Благодаря этому примеру перед глазами для Ричарда добродетелями стали честность, справедливость и упрямые факты. В Хогвартсе он поступил на Рейвенкло и начал вести дневники, в которых конспектировал события или истории про своих друзей. Уже на втором курсе обучения в Хогвартсе эти дневники сформировали прообраз школьной газеты.
Сначала Ричард писал про своих товарищей, уроки и преподавателей в одиночку. Потом объёмы увеличились, выпуски требовали больше внимания, Ричард нашёл единомышленников. Правда, быстро понял, что Гриффиндорцы и Слизеринцы обычно слишком заблуждаются в своих убеждениях и относятся к материалам довольно предвзято, а потому в свою коллегию предпочёл набирать учащихся Хаффлпаффа и Рейвенкло. Большая часть преподавателей находила газету провокационной, называла её «угрозой подрыва устоев и традиций». И, хотя там не было скандалов, Ричард в силу инфантильности затрагивал действительно актуальные острые «наболевшие» темы. Газету хотели пресечь попечительским советом, хотя директор находил её забавной и сам почитывал. Его слово оказалось решающим: газете быть.
По окончании обучения Ричард пошёл работать в «Пророк». Там он встретил свою первую и единственную девушку. Правда, любовь к работе оказалась сильнее любви к девушке: когда мать Ричарда была жестоко убита (вероятно, первыми последователями Тома Риддла за распространения сомнительных слухов), тот ушёл в работу с головой. Девушка громко ушла от «трудоголика» искать своё счастье с кем-то другим. Скандал развернулся в стенах издательского дома Пророка. Кто-то даже решил посвятить Ричарду дурную статейку.  Мощный удар подкосил Харрисона. Он уволился, начал пить и долго не выходил на контакт с родными и знакомыми.
Из алкогольной зависимости Ричарда вытащил хороший друг, некогда коллега по школьной газете. Он лично обратился в Гринготтс и поручился за Ричарда, чтобы тому помогли с финансами для открытия своего издательства. «Рёв Мантикоры», похороненный в школьных стенах, возродился.
Всю жизнь Харрисон посвятил издательству, ставшему для него и домом, и семьёй. Одинок до сих пор и убеждён, что должен нести это бремя во имя справедливости и истины: слишком часто в его страницах бывает опасный и «нежелательный» материал, у Ричарда много врагов и недоброжелателей. Поэтому владелец Издательства отдалился даже от лучшего друга и боится сближаться с кем-либо, хотя ко всем сотрудникам своего дома относится действительно по-родному.
Именно Ричард Харрисон лично рассматривал статьи Хлои Ш. для публикации в юношеской колонке и первый узнал, кто скрывается под псевдонимом. Он тепло относится к Энид Лонгботтом. Возможно, даже теплее, чем сам себя убеждает. Стал своего рода новатором в мире Издательства: пустил в печать журналы с колдографиями. Придерживается жёсткого нейтралитета, с удовольствием пустит в печать статью на опасную тему, если та основывается на фактических показаниях, и точно не допустит в печать «жёлтую статью». Выпускным факультетам уделяет меньше внимания, чем раньше. В последнее время проводит в Издательстве политику, направленную на поощрение молодых и инициативных, понимая, что кому-то из них придётся однажды доверить самое родное, что у него есть.

Семья Фредерика не числится в священных 28: мол, вроде как кто-то был где-то замечен в каких-то сомнительных связях. Но насчёт самого Фреда можете не сомневаться, в его прямому роду минимум поколений 20 не было магглов – он гордится своей родословной и обязательно расскажет вам при любом удобном или неудобном случае. Даже альбом покажет. И хотя живёт он сейчас один, в его сердце с ним всегда его чудесная мать, заветы которой для него практически священны: не пить, вести себя прилично, по грязнокровкам не таскаться и питаться правильно. Он бы и жил до сих пор с ней, если б у той не появился новый муженёк (прежний давно скончался). Увы. Приходится жить самостоятельно. К счастью, мать проспонсировала Фредерику чудесные апартаменты с видами на Косой и Лютный переулки – прямо на перекрёстке! Да Фред и сам не промах – у него буквально нюх на лёгкие деньги и сама Фортуна ему всегда улыбается: многие уже боятся принимать его космические ставки в Квиддиче, потому что они играют! Он участвовал в нескольких аферах, связанных с контрабандой запчастей и редких пород древесины для продавцов и мастеров изготовления мётел, и участвовал в уличных дуэлях (несмотря на его комплекцию и кажущуюся неуклюжесть он невероятно хорош и устойчив в поединках!). Словом, Стомп - мастер на все руки и в деньгах не нуждается. Но своё призвание он видит в нумерологии, чтении движения звёзд и составлении гороскопов. Собственно, в «Рёв Мантикоры» его взяли благодаря этому – бесспорно – таланту.
Нельзя сказать, что он фанатик Тёмного Лорда, но его идеи Фредерик полностью поддерживает, хотя в нелегальных стычках старается не участвовать: мама говорит, это очень вредно. И хотя Фред довольно харизматичен и многих способен покорить своим чувством юмора, он одинок. К сожалению, мать до сих пор не одобрила ни одной его пассии. Как ни противоречиво, мать Фреда всё ждёт внуков. А чистокровные претендентки не бесконечны! Фред даже присматривался к Синтии, своей коллеге, довольно близко с ней общался, но принципами – своими и своей матери – поступиться не смог. Да и разные они с Синтией, но хоть друзьями остались. Словом, Фредерик в последнее время начинает хандрить и всё чаще подумывает об активном участии в боевых действиях, коих сам он не боится – сам он вообще-то довольно безбашенный, только мама да состояние здоровья его ограничивают. Зато гороскоп говорит, что скоро удача и на личном фронте улыбнётся!
Стоит отметить, что Фред очень вежлив. С женщинами находит общий язык намного проще и быстрее, чем с мужчинами, потому что не умеет вовремя проявить жёсткий характер. Очень избирателен в пропитании (а так и не скажешь). Диабетик. Пробовал маггловскую дурь и до сих пор любит успокоить себе нервишки этим «волшебным» способом. В «Рёве Мантикоры» ведёт колонки о питании и гороскопе, с коллегами ладит превосходно. В рамках «Мантикоры» соблюдает нейтралитет, как того требует начальник, свои взгляды с коллегами не обсуждает.

Полукровка, дочь зельевара и обычного фотографа (кто мать, кто отец – решать вам). Рационалистка, насколько только волшебник может быть рациональным. В школе предпочитала естественные дисциплины – зельеварение, травологию, уход за магическими существами. Неплохо играла в Квиддич, но всё же игра эта слишком агрессивна, чтобы связывать с ней свою карьеру. Поэтому после Хогвартса какое-то время Синтия работала Мунго, но и там не нашла в этом своего призвания: помогать людям часто в ущерб самой себе, без выходных, постоянно под стрессом – для неё это оказалось невозможно. Попробовала поработать в лавке зелий, стажировалась в Министерстве Магии – ни зелья, ни магические существа в итоге не дали ей почувствовать собственное призвание.
Около года она не работала вовсе, хандрила, ходила к психологу в мире магглов, но так как не могла раскрыть ему всех тонкостей своих проблем – по объективным причинам – в итоге бросила психолога и начала подрабатывать в кофейне на Косой аллее, чтобы хоть как-то зарабатывать. Однажды в пабе появился Фредерик Стомп – на вид ему тогда нельзя было дать никакого определённого возраста, документов с собой никаких не было. А ведь алкоголь покупал! Синтия не хотела продавать, но тот убедил: «посчитаю тебе судьбу по дате рождения, а ты мне – сделаешь одолжение и поверишь в совершеннолетие». К счастью, Стомп не был тайным покупателем: Синтия согласилась. И узнала, что ей предстояло стать одной из основоположниц совершенно новой сферы в мире волшебников, связывающей деятельность её родителей.
В самом деле. Она, конечно, фотографировала что-то, но плёнку просто так расходовать не хотелось, профессионально она раньше этим не занималась. Но Синтия создала упрощённую и доступную рецептуру зелья, с помощью которого участники фотографий оживали. Так она положила начало новой (ранее едва ли известной) сфере деятельности волшебников. Конечно, не сразу эта рецептура стала пользоваться популярностью, но её движущимся фотографиям по такой цене быстро нашли применение в Издательстве «Рёв Мантикоры» - и совсем скоро рецепт начал приносить невероятный доход – всем нравились движущиеся фотографии по дешёвке. Синтия разбогатела очень быстро. Рецептура заинтересовала многие издательства, лавки зелий, частных зельеваров и просто семей, которым хотелось такие фото.
Со временем и практикой навыки фотографии тоже улучшились. И, хотя Синтия не чувствует большого удовольствия от этого занятия, оно как бы и не «в напряг». Но волшебница подумывала о смене рода деятельности. Останавливали только хорошие отношения с начальником и отсутствие других конкретных вариантов.
На личном фронте Синтия тоже не слишком успешна, хотя в школе пользовалась популярностью. Возможно, дело в эгоизме. Или все парни – просто те ещё кретины. Она пыталась построить отношения с Фредериком Стомпом, но тот оказался слишком незрелым и несамостоятельным. Назревала интрижка с другим коллегой – Маркусом, но тот не был готов к серьёзным отношениям. А в итоге осталась Синтия в рождественскую ночь 1977го без мужчины и… беременная. Затем – декретный отпуск, рождение ребёнка. К счастью, Синтия обзавелась приличными накоплениями за счёт своего зелья, так что проблем не было. А дальше она решила посвятить себя своему чаду.

Чистокровный волшебник, родился в Америке (сын американца и британки). Отец был преступником в магической части Штатов. Его судили и отправили за решётку, когда Маркусу было около 5 лет. Матери было тяжело воспитывать его самостоятельно, да и вообще она хотела гулять и развлекаться, так что сбагрила сына своим родителям в Лондон, а сама отправилась путешествовать. Впрочем, Маркусу понравились его бабушка и дедушка Роули (Маркус приходится кузеном Торфинну Роули), ладили они отлично. Его баловали, водили знакомить с представителями других чистокровных семей, а Клайв был очень общительным малым. Впитал с кашами бабушки идеи о чистоте крови, но насилие и жестокость рядом с этими идеями не стояли. Маркус наоборот всегда был доброжелательным и светлым (иногда даже слишком),  ведь такой он помнил свою маму, которая, правда, почти не приезжала его навестить. Но для Маркуса это было чем-то само собой разумеющимся, никаких психологических травм. У него было счастливое детство, много любимых игрушек и питомцев. Он был настоящим исследователем во дворе дома и даже подружился с гномами, которых бабушка почему-то называла вредителями. Мир казался ему полным чудес, а Хогвартс его в этом только убедил.
Ему нравилось учиться и узнавать новое, неизведанное. Хотя, конечно, сочинения и эссе он недолюбливал, как любой нормальный человек. Играл в квиддич, пел в хоре и был старостой факультета, преуспел в освоении бытовых и защитных чар, трансфигурации и уходе за магическими существами. Поддерживал творческую деятельность и был любимчиком многих преподавателей, хотя друзей на своём факультете ему найти было непросто. Часто общался с представителями других факультетов и вообще был довольно открыт. Постоять за себя он научился быстро, хотя любых конфликтных ситуаций старается избегать, пацифист по натуре. Немного страдает нарциссизмом, любит ухаживать за девушками, пока не чувствует, что покорил дамское сердце, затем резко теряет интерес, чего сам стыдится и не знает, как с этим бороться.
Осуждает Пожирателей смерти и Орден Феникса, считая бессмысленными эти конфликты. Маркус так не способен принять это противодействие и бесполезные убийства, что увлёкся генетикой, чтобы написать труд об изолированном стабильном чистокровном обществе и с его помощью положить конец кровопролитию. Грезит мечтой о стране волшебников, в которой все были бы чистокровны. Сквиббов и магглов считает неполноценными. Ставит генетические эксперименты, чтобы вывести ген «волшебника», конечно, пока неудачно – нет достаточных знаний и подходящего оборудования. Дальше исследования собственной крови дело особо не заходило. Хочет накопить средств и спонсировать подобные исследования. На жизнь зарабатывает в Издательстве «Рёв Мантикоры», где никто не навязывает никому своих политических взглядов, а коллектив работает как часы. Считает СМИ серьёзным оружием для внедрения идей в массы, хочет однажды стать преемником Ричарда.

Вы, конечно, не так себе представляли техномага?
Светлана родилась в Оренбурге, в семье двух профессоров гуманитарных дисциплин, любознательная и талантливая. Она быстро научилась и грамоте, и счёту, читала много книг и, к удивлению родителей, очень быстро и легко усваивала информацию. Растёт новый профессор? Куда там: девочка стала колдуньей.
Она получила приглашение в Колдовстворец и бросила обычную школу, в которой и так слишком легко осваивала программу. Родители, конечно, сначала не хотели отпускать ребёнка невесть куда. Но в Колдовстворце понимают опасения родителей, незнакомых с магическим миром: один из преподавателей лично продемонстрировал, что магия реальна, рассказал им об образовательной программе, ответил на все вопросы и позволил Светлане первые несколько учебных дней по вечерам общаться с её родителями напрямую: школьный завуч «телепортировал» (в разделе Техномагии учат именно телепортации, а не трансгрессии) Светлану домой и обратно. Такой подход на памяти Светланы был ко всем детям, рождённым в семьях не-магов. Все понимали, что магглорожденным адаптироваться в мире колдовства намного сложнее, а потому успехи таких тут ценятся на порядок выше. Можно сказать, Светлана гордилась тем, что её родители не волшебники, ведь ей это не помешало впоследствии стать одной из лучших выпускниц Колдовстворца.
Светлана быстро схватывала, хотя по началу незнакомый мир пугал. Необщительная и скромная девочка многим казалась нелюдимой, хотя и примерной, вежливой. Хорошая память и чувствительное восприятие письменной информации, а также некоторые особенности характера стали основными причинами выбора молодой, но весьма специфичной, сложной специальности - техномагии. Здесь Светлану обучили редким навыкам: мерцанию и мерцающему шагу (начальный уровень телепортации: перемещение себя или предмета на видимые дистанции), считыванию (быстрому усвоению информации, определению принадлежности вещей и их поиску, если на те не наложены чары), технопатии (способности «чувствовать» механизмы и быстро их восстанавливать и/или перенастраивать, даже частично управлять ими), иллюминации и визуализации (элементарное управление излучениями и создание «миражей»), резонансам (многократному усилению совместного наложения чар иными лицами) и прочему. Повышение уровня владения способностями возможно было бы при продолжении обучения после школы или простой практикой. Но с продолжением обучения не вышло – Светлана влюбилась в колдуна-знахаря, который решил строить свою карьеру в Европе: там, мол, целителей ценят сильнее, особенно - талантливых. Он отправился в Лондон и позвал Светлану за собой. И она отправилась в Лондон, несмотря на уговоры родных и близких, кончившиеся громкой ссорой. И, хотя в Лондоне жила она среди магглов, быстро устроилась работать в магическое издательство «Рёв Мантикоры», в технический отдел. Благодаря своим навыкам она быстро заменила троих халтурщиков, у которых не получалось работать с зачарованными типографскими станками, автоматическим освещением и камерой фоторепортёра. Со Светланой печать не вставала: она всегда слышала, чего не хватает машинам, и быстро справлялась с любыми неполадками.
С коллегами она почти не общалась, Света в принципе довольно асоциальна и приходила в Издательство только в случае необходимости. Правда, в 1979 году молодой человек Светланы скончался при малоизвестных обстоятельствах: вроде как его постигло какое-то проклятье, но подробностей в Мунго ей так и не рассказали. Теперь Светлана чувствует себя в этом большом городе не просто уединённо, а по-настоящему одиноко. Но возвращаться на родину не позволяет гордость.

Лора родилась второй в семье двух простоватых волшебников в Йоркшире, где те работали продавцами мётел и прочего спорт-инвентаря. Те были очень скромными и непритязательными, амбициями в семье Филчей не пахло (Элеонора – племянница известного нам Аргуса Филча). Тем сильнее было желание пойти наперекор судьбе у юной волшебницы. Элеонора – бунтарь в хорошем смысле слова, она всегда готова к подвигам и свершениям, а потому факультет Гриффиндор стал её домом, Пандора Подмор – её лучшим другом, а «Слабоумие и отвага!» - девизом. Импульсивность Лоры сглаживало только рисование, она была очень хороша в своих живых набросках.
По натуре она простая, наивная и легкомысленная, улыбчивая. Многие шутили, что на самом деле Лора блондинка, просто тщательно это скрывает. Кто-то даже заподозрил её в метаморфомагии или использовании зелий по смене цвета волос, так далеко зашёл этот «юмор». К тому же Элеонора не слишком талантливая, не отличается блестящим умом, зато – вечный ребёнок, жизнерадостный, творческий и активный.
Стоит отметить, что результаты её экзаменов были довольно хороши: в учебных дисциплинах девушка проявляла завидные, остервенелые упрямство и упорство, чтобы наверняка получить отличную должность после школы и прославиться. Правда, в какой сфере деятельности – она точно не знала. Может, глава какого-нибудь отдела в Министерстве? Судья в Визенгамоте? Работник какой-то международной магической организации? Известная певица? В какой-то период жизни она буквально горела одной мыслью доказать, что этот мир принадлежит не только чистокровным. Когда же Пожиратели смерти перестали стесняться и действовать «тихо», Лора поняла, что ей и доказывать ничего не нужно. Нужно спасать людей. Правда даже её результаты экзаменов не помогли ей пройти собеседование ни в Мунго, ни в Аврорате. Да и самому Ордену Феникса она толком ничем помочь не могла, хотя заявила о серьёзности своих намерений, бывала на всех собраниях, на какие её только допускали, была готова кинуться на амбразуру по первому зову… Её не звали.
К счастью. В 1978 году ей пришло первое провидение: она изобразила на холсте собственную смерть от зелёной вспышки. Страх этот начал её преследовать, а она стала убегать от потенциальной ответственности, от любого конфликта. Затихла, стала рисовать для журнала, ограничила свои контакты с людьми, хотя коллеги и Пандора всё равно всегда могли на неё рассчитывать. Кроме того, чем чаще Энид рассказывала про своего сына, тем сильнее Элеонор влюблялась в Арчибальда Лонгботтом, который даже наверно и не подозревал о её существовании.
Лора не была уверена, что её «видения», порой появляющиеся на картине после беспамятных актов прилива вдохновения, имеют какую-то стоимость: у неё ведь даже на чаинках не получалось погадать, а что может быть проще? Словом, прорицателем себя она не очень представляет (а совершенно напрасно). И чем дальше заходят Пожиратели смерти в этой развязывающейся войне, тем больше стыда она испытывает: как можно сидеть, сложа руки? Кажется, ещё немного – и она кинется совершать какую-нибудь глупость, кинется в самую гущу событий. Иначе какая из неё гриффиндорка?

Из игры с сыном.
- Бес клюколапый!
Утро было чудесным, погодка на улице - что надо. Пение птиц и лёгкий травяной аромат совсем не предвещали осени. А между тем календарь уже рисовал сентябрьский пейзаж. А что это значит?
-  Виноват! - домашний эльф стоял перед хозяйкой этого чудесного дома и нервно отстукивал голыми ступнями по полу. Энид Франческа Лонгботтом вперила руки в бока и очень сердито смотрела на домовика в маленькой лиловой мантии и изумрудном колпаке с кисточкой. Само собой, одежду ему не дарили, а безвременно "одолжили". Этой формулировки было вполне достаточно для того, чтобы тот оставался преданным слугой и при этом никого не смущал своим щупленьким тельцем. Зато он - звали его Крякбул или просто Кряк - сейчас явно смущал хозяйку своими новостями, - но у меня не было других возможностей, госпожа. Филе шлёппи раскупили до моего прибытия.
- Ты хоть узнал, когда будет новая партия? - голова резко разболелась и опустилась, но миссис Лонгботтом сделала вид, что у неё просто зачесалась переносица. Пальцы надавили на сухую кожу.
- Да, госпожа, - мина домового выразила траур, не иначе, - партия будет аккурат тринадцатого, но в какое время дня - неизвестно. Предупредили, что может и опоздать партия. "Их потребляют быстрее, чем восстанавливается генофонд. Боюсь, скоро они начнут выми-", - эльф цитировал торговца. Миссис Лонгботтом, однако, прервала его речи одним жестом руки: едва ли её волновало состояние рыбьего генофонда. Ей была нужна эта рыба уже к вечеру 12-го! Ведь иначе она не успеет постоять в маринаде! "Нет-нет-нет! Всё должно быть идеально! Наш мальчик такой большой! На обед нам нужно филе шлёппи! Всё должно быть идеально!"
Конечно, Арчибальд уже в том возрасте, когда основная часть празднования дня рождения частенько приходится на вечерние посиделки с друзьями и порой в довольно сомнительных заведениях, но обед! Обед он должен был провести с родителями, так ведь всегда было. А шлёппи! Он так любит эту нежнейшую рыбку, её пряный и глубокий аромат! Слюни наворачиваются. А, может, и не любит, но Энид в это свято верила, рыба должна была быть на столе. А теперь все планы об идеальном обеде отправлялись в тартарары.
Какое-то время тишину нарушали только чириканье за окном и шелест крыльев декоративных фей.
- Что прикажете готовить на большой праздник? - решился нарушить тишину Кряк, - можно обойтись без шлёппи, сэр Арчибальд наверняка будет на тренировке, у него загруженный график.
- Тренировке? - Энид сделала вид, что слышит об этом впервые. Её руки сжали плотную материю юбки.
- Смотр-матчи по Квиддичу... Сегодня у сэра Арчибальда первая важная тре-, - сердитый взгляд миссис Лонгботом снова оборвал домовика на полуслове, тот поспешил исправиться, - вы, конечно, помните.
- К сожалению. - Напоминание её раздражило, - но 13-го числа у него не будет никакой следующей тренировки... - она прищурилась, - её не будет, если сегодня его попросят покинуть команду. А ты отправляйся в Лондон. Уэльсом рынок не ограничивается. В Косом Переулке наверняка найдётся недавно пойманная рыба, в столице всегда всё есть.
Эльф склонил голову и, щелкнув пальцами, растворился в воздухе.
- ... Вот и чудненько, - промурлыкала женщина себе под нос и, справившись с угрызениями совести, пошла в холл, однако метлы Арчи в общем шкафу не обнаружила. "И спит с ней, видимо... Ладно, обсудим этот вопрос за завтраком". Стол уже был накрыт. К счастью, Энид не была озадачена домашними хлопотами. Кряк отлично справлялся с хозяйством, только порой уточнял различные детали и выполнял дополнительные распоряжения. Меню у Кряка уже было на каждый день. Сегодня была самая обыкновенная глазунья.
"И чай. Мне нужна чашка чая..." - из рукава её тут же высунулась волшебная палочка, которая всегда была с собой. А под её свист запел заварной чайник. Маленькая и изящная, выкрашенная в молочно-белый цвет, палочка смотрелась лаконично в руке Энид и хорошо контрастировала с монотонным бордовым платьем. Длина по щиколотку делала его каким-то особенно аристократичным, но карамельные туфли, украшенные живыми мотыльками, и чудные бордовые же атласные ленточки, обвивавшие стан хозяйки по спирали, совсем не соответствовали декоративным элементам обыкновенных женщин Великобритании. Всё-таки у магглов мода довольно разительно отличается от того, что обычно носят волшебники. Образ дополняли короткие белые в чёрный горошек перчатки, безупречная укладка и клюквенный аромат. Энид словно в любой момент была готова покинуть дом, сорваться куда-то, но почти никогда этого не делала, особенно если дома были родные. И хотя супруг уже третий день ночует в теплице, сын-то дома. Ради него можно было и постараться пораньше встать и выбрать Кряку наряд на глажку.
Аромат простого зелёного чая успокаивал, но всё равно нервы сдавали. Тыковка, уже позавтраковшая, с презрением наблюдала за хозяйкой с подоконника. Она чувствовала, что Энид хитрит в отношении своего сына.
Вчера миссис Лонгботтом налила сыну приличную порцию снотворного в надежде, что тот проспит. Арчибальд не должен был сегодня покидать дом Лонгботтомов. Ни за что. "Это совсем несерьёзно. Он должен думать о будущем, а не о том, как сломать себе хребет на поле..." - пальцы сжали гладкий разогретый фарфор. Немного эмоций - и вот чашка раскололась надвое. Энид даже не пискнула, хотя кипяток одарил колени не самыми приятными ощущениями. Палочка снова запела в руках Энид, но замолкла под скрип ступеней. Жмыр, до этого не двигавшаяся и даже не мигавшая, тут же соскочила с места и покинула столовую, явно не желая наблюдать за дальнейшим развитием дела.
"Даже если он не проспал, антилевитационные руны на метле ему стереть будет непросто", - но Энид не была знатоком рунных посланий, так что не была уверена и в том, что её попытки лишить метлу своего главного назначения увенчались успехом, - "или я с ним поговорю. Он мне не откажет. Он меня любит и уважает."
- Доброе утро, - она уверенно развернулась на стуле и снова взмахнула палочкой, восстанавливая чашку.

[indent] Старый матрас скрипит от любого движения — это скрипят тонкие длинные стволы сосен, покачивающихся под порывами теплого, медового апрельского воздуха. Андромеда вытягивает ноющие руки, тянется пальцами к скрывающимся под облаками колючим кронам, и костяшки греют солнечные зайчики, пробивающиеся откуда-то свысока. Она жмурится, изящно изворачивая кисти, пытаясь поймать шустрые лучи в вечно замерзающие в этом огромном холодном доме ладошки, и сильно вздрагивает, вырываясь из сна, когда раздается стук в дверь.

[indent] Наваждение улетучивается, будто подхваченный ветром одуванчик, и взгляд светлых глаз фокусируется на причудливой лепнине, украшающей высокий потолок, а затем медленно, как луч маяка, двигается в сторону дверного проема. На пороге распускается самый ранний цветок в поместье Блэк — солнце только недавно встало, а Нарцисса уже сияет свежестью и красотой, а в данную минуту еще и плохо скрываемым энтузиазмом. Но рядом нет матушки, чтобы прохладным тоном сообщить ей о том, как пристало вести себя леди, и она буквально подлетает к постели Андромеды, проворно забираясь на нее с ногами и нависая над сестрой, разыгрывающей спящую красавицу.
[indent] — Проснись и пой, сестрица! — призывает она с той живостью, которую позволяет себе только в присутствии старших сестер. — Пора приводить тебя в порядок, сегодня наведается твой ненаглядный жених.

[indent] На последней фразе театр одного актера осыпается, как листва с деревьев, и Андромеда протяжно стонет. Из троих наследниц рода Блэк именно Нарцисса проявляла особый интерес к замужеству, и поскольку для собственного она пока была еще юна, все восторги припадали на Меду и Беллу. К тому же она находила Эйвинда «просто очаровательным», а потому не упускала шанса слегка поддразнить сестру, снедаемая светлой, но все же завистью. Андромеда же, в свою очередь, искренне завидовала сестринской легкости и в каком-то смысле даже наивности в этом вопросе. Впрочем, ложью было бы сказать, что сама Меда не была отчасти наивна в отношении своего будущего супруга, и в последнее время она задумывалась об этом все чаще.

[indent] — Ты шутишь, да? — пытаясь натянуть одеяло на себя с головой бормочет Андромеда. По какой-то причине ей хочется как можно дальше отложить пробуждение, отложить начало этого дня, течение которого не станет церемониться с ее желаниями и закончится встречей, мысль о которой вызывала в ней одновременно улыбку и тревожную, ватную пустоту в грудной клетке. — Эйвинд будет здесь только вечером, Цисси, угомонись...

[indent] Но не успевает она договорить, как в дверь снова стучат. Даже по этому звуку можно было понять, что по ту сторону стоит Друэлла и когда она, не дожидаясь никакого ответа, заходит в комнату (Нарцисса едва успевает принять более-менее достойную позу), выглядит она привычно строго и самую малость недовольно. Впрочем, последнее быстро сглаживается, когда она видит дочерей бодрствующими. Сухо выразив свое удовлетворение тем, что обе уже встали, она приказным тоном просит их собрать в теплице цветов для столовой, куда в скором времени подадут завтрак, после чего удаляется. Андромеде не остается ничего другого, кроме как выбраться из постели, прощаясь с последними нотками сладкого солнечного сна, цеплявшегося за подол ночной сорочки.

♦ ♦ ♦

[indent] Как и ожидалось, день пролетает практически незаметно. В почти непреодолимой тяге к свежему воздуху, перекочевавшей из сна в реальность, Андромеда пытается улизнуть из дома, но все ее попытки терпят поражение. Стены мэнора начинают давить все сильнее, а суетливость Нарциссы под конец начинает вызывать раздражение. Смягчается Меда только когда начинает близиться шестой час и сестра чуть ли не насильно усаживает ее перед своим туалетным столиком в твердом намерении сплести нечто потрясающее у нее на голове. Руки у Нарциссы мягкие и ласковые и на какое-то время Андромеда забывает о своих тревогах, что теперь довольно редко случается в этих стенах. Но мысли ее, до этого будто стянутые в тугой узел, напряженные, как и сама она, начинают вольно скользить, пробуждая в голове разные образы, неизменно сходясь к тому, что бредит душу. Осталось совсем немного до того, как подобные моменты окажутся колдографией, ограниченной рамкой собственной памяти — Нарцисса превратится в гостью ее нового дома, а сама она будет вынуждена стать хозяйкой, что, подобно Друэлле, плывет белесым призраком по коридорам особняка новой ячейки чистокровного общества. Андромеда содрогается, пытаясь напомнить себе о том, что Эйвинд — не ее отец, не восковая фигура с человеческим голосом и лицом, которая никогда не позволит себе загореться хоть какими-нибудь чувствами, грозящими превратить ее в свечной огарок. Он живой. Но отогнать от себя безрадостную картину отчего-то не получается, она вгрызается в сознание тем сильнее, чем ближе оказывается заветное событие.

[indent] Ах, Эйвинд, зачем же ты так поспешил. 

[indent] В этих раздумьях та самая тревожная пустота в груди лишь разрастается к тому моменту, как уже пора спуститься в гостиную. Из ниоткуда возникает домовой эльф, чтобы сообщить, что господин Эйвери прибыл и ожидает хозяйку Андромеду внизу. Но ей не привыкать брать в себя в руки и, уже появляясь на лестнице, она натянута, будто струнка, и безупречно мила. Редкий, но все же уже хорошо знакомый взгляд Эйвинда не застает ее врасплох, как не застает и оценивающий взгляд матери — Друэлла быстро понимает, что ситуация под контролем и не требует ее вмешательства, а потому ничего не говорит.

[indent] — Добрый, Эйвинд, — отзывается Андромеда негромким эхом на его приветствие, и замечает, что ей стало чуть спокойнее от звука его голоса. Потому она позволяет себе чуть эмоций напоказ — удивленно и одновременно облегченно выдыхает, слыша предложение о конной прогулке. Выдвигает его Друэлла, однако почему-то Андромеда уверена, что это вовсе не ее инициатива и, улучив момент, она дарит Эйвинду благодарную улыбку.

[indent] Ее вдруг воодушевляет, насколько в унисон ее собственному желанию выбраться из мрачного поместья звучит порыв юноши, но выразить это словами она может лишь спустя время, когда они оба уже оказываются в тени рощи, раскинувшейся к югу от гнетущего дома. Поглаживая Вель, свою любимую кобылу, по холке, Меда смотрит куда-то вдаль, сквозь деревья, чтобы не смущать Эйвинда своим взглядом. Ей трудно сказать точно, когда она заметила дискомфорт, начинавший сквозить в его движениях, стоило ей слишком долго держать с ним зрительный контакт, но как только явно это осознала — стала тактично пытаться избавить его от этого. С переменным успехом.

[indent] — Спасибо, что помог сбежать оттуда, — наконец произносит она, вновь слегка улыбаясь и зная, что Эйвинд это заметит. — Друэлла была бы недовольна, даже приди ты секунда в секунду, ей тяжело угодить. Но, думаю, это и так очевидно, — Андромеда хмыкает, чуть натягивая поводья и заставляя лошадь обойти дерево так, чтобы не разделяться со своим спутником. На мгновение она заминается, не зная точно, как ответить на последние слова Эйвинда, но потом роняет: — Я рада, что ты здесь.

[indent] Не то, чтобы это было совсем неправдой, но почему-то эти слова заставляют чувствовать себя неловко. В глубине души она понимает, что не ждала их встречи с тем трепетом, с которым могла бы. С тем, который, скорее всего, Эйвинд заслуживал. До того, как она увидела его в гостиной ей даже казалось, что лучше было бы застрять в этом вечном ожидании, тревожном предвкушении столкновения с этой реальностью, в которой она внезапно не знала, как себя вести. Она не хотела признаваться в этом Эйвинду, но все было гораздо проще до того, как он сделал ей предложение. Сейчас же каждое слово, каждое действие воспринимается сквозь призму будущего, которое будто высечено из мрамора — четкое и непоколебимое, оно не просто ждет их впереди, оно надвигается.

[indent] И пугает ее.

[indent] — Мне сегодня снился чудный сон, — в конце концов она решает увести разговор, пытаясь придать ему тот характер, что носили их прежние разговоры. Те, которые позволили ей на какое-то время искренне поверить, что они смогут быть вдвоем против остального мира. — Я была в лесу, отдаленно похожем на эту рощу, и в воздухе так пахло весной, что можно было бы упасть в обморок, — Андромеда улыбается, живо вспоминая ощущения. Ей часто снились яркие сны, которые оставались с ней еще долгое время — а в некоторых из них желала остаться она. — Ярко светило солнце и казалось, что я так далеко отсюда...

[indent] Она умолкает, все-таки не сумев сдержаться и обращая свой взгляд на Эйвинда. В который раз резко полоснуло ощущение, что она понятия не имеет, что творится у него в голове, и так отчаянно захотелось понять это, добраться до того сокровенного, что смогло бы снова подарить ей уверенность в том, что они с ним... имеют смысл.

[indent] — А о чем видишь сны ты, Эйвинд?

[indent] О чем грезишь по ночам.

Тайрон - весёлый, смелый парень, который не полезет за словом в карман и будет генерировать шутки и паясничать до тех пор, пока у кого-нибудь из дорогих ему людей не поднимется настроение. Ему нравится жить сегодняшним днём, не загадывая на завтра и не оглядываясь во вчера. Он и Кейрон потеряли всех своих близких родственников в глупой и жестокой распре двух волшебных кланов и не хочет повторять ошибки прошлого. Тайрон - обычный мальчишка в самом разгаре переходного возраста, когда прыщи имеют большое значение, равно как и то, будет ли Элли с ним встречаться.

[indent] Тихое шелестение страниц усыпляло. Ирма отчаянно пыталась скрыть зевок и постепенно сползала под стол, и нещадно пользуясь тем, что занимала в одиночку целую парту, даже закинула одну ногу на соседнее сиденье. В таком состоянии засыпалось ещё лучше, и девушка из последних сил пыталась не подавать виду.
[indent] Зачем она вообще здесь? Ответ на этот вопрос таился в старой байке, рассказанной однажды Фергусом. Мол, в одной из пещер на острове Червиш есть наскальная надпись. Руническая. Она, словно печать, охраняет спящего дракона, прародителя тех самых гебридских чёрных. Дракон в секретной пещере будет спать до тех пор, пока кто-то его не разбудит. И эта простая детская сказочка, рассказанная насмешливым Фергусом будто между делом (он вообще обожал придумывать разные истории для младших сестричек), так зацепила Ирму, что она абсолютно искренне поверила в реальность существования такой надписи, в её магическую силу, в замурованного дракона. Ей было невыносимо жаль несчастного зверя, который не может самостоятельно выбраться из своей ловушки. Летом между третьим и четвёртым курсом она наконец-то упросила Фергуса отвезти её туда, к этой пещере. Брат, помявшись для приличия, согласился.
Пещера действительно существовала. И надпись тоже. Правда, была подозрительно свежая, но об этом четырнадцатилетняя девочка не думала. Всё её существо заходилось в предчувствии близкой разгадки. Она чувствовала, что именно ей суждено разгадать, перевести руны и выпустить дракона на свободу.
[indent] На пятом курсе Ирма прорвалась в библиотеку. Мадам Пинс была вне себя от радости, что кто-то в здравом уме и твёрдой памяти, по собственному желанию пожелал, чтобы его проконсультировали по поводу учебных пособий и любых других знаний о Древних рунах. Окрылённая, библиотекарша летела по коридорам так, что МакФасти не успевала за ней даже бегом. А спустя несколько секунд только успевала руки подставлять под сыплющиеся с полок левитирующие фолианты. Один такой обдал с ног до головы девушку пылью примерно шестнадцатого столетия, и кашляющая Ирма восприняла это как знак - вот, из пыли в пыль, из веков в века переродится заточённый дракон и снова устремится в небо.
[indent] И вот, на шестом курсе в списке возможных факультативов появились руны. Руны. РУНЫ! "Дракон, жди, я уже лечу! То есть, учу!" - вопила в Ирме каждая клеточка. Неудивительно, что она была первой, кто появился в этом пыльном, пропахшем древностью кабинете. МакФасти пришла даже раньше самой профессора Бабблинг, которая невероятно удивилась, увидев вытянутую по струнке девушку за одной из парт. Удивилась, но ничего не сказала.
[indent] Класс постепенно наполнялся людьми, но желающих изучать Древние руны было не так уж и много, поэтому долгое время место рядом с Ирмой оставалось пустым. Вдруг профессор Бабблинг встала, махнула рукой, и тяжёлая дубовая дверь с лёгкостью захлопнулась, ознаменовав начало урока.
[indent] МакФасти превратилась в одно сплошное внимание. Но вместо увлекательного рассказа о значениях рун, их сакральной мощи, профессор Бабблинг начала невероятно сухо и даже с какой-то неприязнью объяснять правила работы с древними фолиантами, с руническими надписями. Примерно двадцать минут урока ушло на то, чтобы досконально, в мельчайших деталях объяснить, как нужно выписывать руны и почему это важно. С этой информацией Ирма даже не спорила, но энтузиазм неумолимо угасал. Проглоченные книги о древней магической письменности жаждали практического подкрепления, и МакФасти всё ждала и ждала, пока они, наконец, дойдут до самого важного.

[indent]Ожидание затягивалось, и вдруг, когда Бабблинг наконец дошла до объяснения структуры рунической символики, дверь за спиной Ирмы тихонько скрипнула, и кто-то вошёл. И через секунду перестал быть кем-то и стал Люциусом. Ирма подавила в себе желание оглянуться на давнего знакомого - ещё живы были в ней весёлые детские воспоминания о том, как они вместе весело бегали по лугам Черстейда, кидали камешки с обрыва и щекотали пузико Жубастику, самому милому дракону во вселенной. Но время неумолимо меняет людей, подминает под себя мнения. И вот уже Люциус не смотрит на неё с искрящимися от восторга глазами, а холодно скользит по её силуэту взглядом, когда проходит мимо по коридору. Несмотря на то, что оба они чистокровные, Малфоям не пристало всё-таки общаться с такими, как она. Ирма понимала и не настаивала.
[indent] И вот, теперь он сидит рядом с непроницаемым лицом, выводит каллиграфически точные руны одну за другой. И вдруг Ирма чуть не подпрыгивает от его голоса. Первая реакция, конечно: "это он точно мне?". Затем удивление сменяется противоречивыми чувствами: "Это мило!" и "Что, думаешь, я ничего не смыслю в рунах?"
"За надом", хочется ляпнуть задетой Ирме, но вместо этого она произносит:
- Потому что это интересно, - звучит убедительно, в меру вежливо. А то, что она всего пару минут назад умирала от скуки - не его ума дело. Теперь будет делом чести прислушиваться к Бабблинг.
- У тебя, кстати, в этом гальдрамюнде ошибка, - едва касается кончик её пера пергамента Малфоя, поглаживает идеально ровную, но неверную линию. - Эта линия должна приходить во-о-от сюда, - перо перемещается на пару сантиметров вправо и вверх. - Тогда будет работать. - и скромно отворачивается, возводя взгляд на профессора. Половину её фразы девушка благополучно прослушала, но уж слишком высок был соблазн подколоть Малфоя. Пусть не зазнаётся, даже деревенщина-МакФасти кое-что смыслит в рунах.

[indent][indent]Эмма знает боль разную: слабую // сильную, внешнюю // внутреннюю. Она свыклась с ней как с давней подругой, с которой нужно дружить по привычке и совесть не позволяет от неё избавиться. Эмма сделала боль своей силой, своей жизнью. Лучше бы сейчас её тело сковывала та самая старая добрая подруга, но не опустошение. Вэнити ощущает собственное перерождение и это самое мерзкое, что можно испытать на человеческой [уязвимой] шкуре. Будто сама Смерть засунула костлявую руку в глотку и запустила её по локоть глубоко в грудную клетку, откуда вытащила сердце и проткнула острыми, как бритва, ногтями. А после подступает холод ласковыми волнами, заплывая за шиворот и сея спасительную тревогу.
[indent][indent]Эмма дышит на раз-два-три. Делает медленный глубокий вдох, мысленно отсчитывая десять секунд, затем также медленно выдыхает пока нелепое сердце норовит выпорхнуть наружу. Оно бьется подневольным щеглом на привязи вен и артерий, разбивается о ребра и возвращается обратно. Вэнити дрожит не от холода, а от скорби по той части себя, которая безвозвратно канула в лету и очевидно умерла. Она медленно открывает глаза, но всё вокруг плывет. Заглатывает пыль, что разрезает трахею сухим кашлем, и переваливается на бок. Первой Эмма замечает кровь. Смелые мазки алой, густой краски будто очерчены резвой рукой импрессиониста в порыве вдохновения. Повсюду битое стекло и ошметки книг, рваные страницы и сломанная мебель.
[indent][indent]Вэнити смотрит на свои окровавленные руки и порванную одежду. Растрепанные волосы липкие от багряной. Она знает, потому что чувствует на губах металлический привкус, когда убирает попавшие в рот волосы. Нервно проглатывает болезненный ком, а когда дожидается благословенной боли, пронзившей тело, снова падает на грязный пол лицом вниз и сдавленно всхлипывает. Эмма не понимает кто она и где она. Утыкается лбом в дрожащие руки и содрогается всем телом, тихо и протяжно завывая. Голова разрывается на миллионы // миллиарды частиц подобно осколочной гранате, вброшенной в подкорку с нерушимыми стенами. Вэнити заставляет себя дышать, ненавидя свою слабость.
[indent][indent]— Давай же, слабачка, — приказывает себе, сжимая кулаки и чувствуя как кожа лопается на костяшках. — Вставай! Немедленно вставай, ничтожество! — Эмма медленно сгибается пополам и поднимается на колени.
[indent][indent]Она медленно осматривается вокруг, не понимая как оказалась в квартире Дарры. В квартире ублюдского Дарры! И почему до сих пор головная боль расщепляет до основания любую мысль. Эмма не могла напиться до такого состояния, но и вспомнить что произошло тоже не может. Отползая к кровати брата, Вэнити видит весь масштаб погрома. От спальни осталось только название. Она быстрым взглядом ищет волшебную палочку в беспорядке. Эмма даже не помнит как оказалась в спальне и как наводила здесь беспорядок. Последние отрывки разрезают сознание флэшбеками, в которых Вэнити лишь бродила вокруг да около дома, где жил Дарра. Эмма ползет беспомощным червем к выходу, заметив рукоятку палочки за опрокинутой тумбой. Она оставляет после себя грязно-кровавый силуэт, размазывая пыль и кровь по полу. С висков стекают тяжелые красные капли, застилая глаза мерзкой ржавой пеленой.
[indent][indent]Эмма слышит шорохи вразнобой где-то в самом начале коридоре. До неё доносится шепот нескольких людей. Вэнити не может мыслить здраво, но может подчиниться инстинктам и преодолеть ломящую боль во всем теле. Она выползает в гостиную и медленно встает на ноги, подавляя тошнотворный приступ. Крепче сжимает палочку и хрипло дышит. Выдает свое местоположение, заходясь кашляем от нехватки воздуха. Поднявшаяся пыль раздирает глаза, горло и легкие. Когда Эмма поднимает голову, то видит перед собой двух хит-визардов. Она подвела не себя, а Юджинию. И эта мысль не дает ей покоя. Вэнити должна сдаться, но вместо этого разносит чередой заклинаний дверь и проем в щепки, кирпичную крошку в попытках задержать тех, кто пришел задержать её. Эмма несется к балкону и чувствует облегчение под ливнем, проводящим в чувство. Она должна убежать, но куда и зачем? Ошалелый мозг, подпитанный страхом и потерей ориентации в пространстве, отключается, оставляя работать только инстинкт самосохранения. Но даже тот у Вэнити неисправен, поэтому она сигает с балкона на пожарную лестницу и стремительно спускается вниз, умудряясь ни разу не соскользнуть с мокрых перекладин.
[indent][indent]В проулке между домами её уже ждали. В один миг Эмму обезоружили и повалили на асфальт, ткнув лицом в грязную лужу пока заламывали за спину руки. Дальше снова как в тумане, в сырой мутной пелене.
[indent][indent]Просыпается Вэнити почти в таком же положении. В сухой камере, в другой одежде, больше похожей на тюремную рясу. Ах, подождите-ка, это она и есть. Черная безразмерная ткань натянута на тело смирительной рубашкой. Руки, скованные за спиной, ноют от боли. Эмма слышит щелчок, раздающийся эхом по холодным стенам камеры. Она поднимается с подобия кушетки и плетется к решетке. Сердце ухает вниз при виде Юджинии, окруженной двумя хит-визардами. На их тупорылых рожах торжествует победная улыбка. Эмма скалится и гневно дышит, подходя вплотную. Её загнали в угол раненным зверем и она этого так не оставит. Не сдастся без борьбы, не создав сложностей.
[indent][indent]— Пришли сопроводить меня в Азкабан лично, мадам министр? — Вэнити противно от собственного голоса, но если она разжалобит Юджинию, то подставит её. Эмма не оставит Дженкис иного выбора, кроме как быть той, кем она рождена стать — надежным будущим Магической Британии.

// I'M A SURVIVOR
i'm not gon' give up i'm not gon' stop
I'M GON' WORK H A R D E R

Глупый тот, кто считай, что видит собеседника насквозь; до конца никогда нельзя угадать, что движет человеком, куда приведут его тайны, как сильно сломают желания. Юджиния, может, дала бы фору легилиментам, но искусных в магической Британии не так много, а у людей со временем мысли упрощаются. Она судит по себе, потому что десять лет назад мечтала об империи и замках, титулах и равноправии, а теперь с желаниями осторожничает, боится попросить о большем. Если бы кто-то попытался в ее сознание вторгнуться, то нашел бы переживания о делах общества, о том, как справиться с очередными проблемами, в которых оказалось несколько филиалов, но совсем не то, что хотелось бы увидеть в мыслях бывшего министра магии.

Дженкинс берет бокал шампанского с подноса, который плывет по воздуху, потому что нанимать прислугу - это трата денег, которую общество себе позволить не может. Она делает глоток, отмечает итальянский привкус, делает второй и наконец пытается расслабиться. Последнюю неделю Юджиния чувствует себя, как на иголках, потому что организация бала занимает слишком много, как ей кажется, пустого времени. Она могла бы доехать до Йорка, чтобы встретиться с Клариссой, у которой под крылом находится около двадцати девушек. Достать для них еду становится все сложнее: разгорающаяся война мешает снабжению, а при отправке запасов с совами или же с эльфами приходится каждый раз санкционировать использование каминов или же порталов из-за крупных размеров сырья. Дженкинс перехватывает еще и канапе, отходит с середины зала, осматривается вокруг, чтобы уж точно удостовериться, что все находится на своих местах.

Девочки снуют по углам, поправляют заколдованные инструменты, наставляют друг друга, проверяют списки и готовятся снять запрет на аппарацию. Юджиния надеется, что большинство гостей придут традиционным способом - через камин, но подозревает, что не все будут так рассудительны, поэтому отправляет нескольких ответственных к главным дверям. Отель The Crown принадлежит Палмерам, и Дженкинс это ничуть не смущает: она не чувствует себя здесь хозяйкой, как и не испытывает никакого стыда, когда приходит к матери Хьюберта и договаривается о проведении вечера для Общества.
Делает еще глоток, последний, и оставляет стакан на столе, а сама подходит к камину.

Гости собираются к указанному времени, и Юджиния не успевает начать волноваться, потому что вечер начинается так, как и планировался - размеренно и согласно расписанию. Музыка заполняет собой зал, а Дженкинс растворяется в атмосфере, такой знакомой и на время несправедливо забытой. Светские разговоры ни о чем, многозначительные взгляды и короткие кивки в ответ на комплимент или обещание переговорить на следующий день - всего этого в жизни Юджинии больше нет, потому что когда власть переходит в другие руки, то и внимание общественности кочует следом за ней. Она улыбается мистеру Флинту, предлагает ему пройти к закускам, а сама готовится к началу представления: бал - это танцы, выступления приглашенных гостей и немного магии, которой пропитан весь зал.

Она сидит в первом ряду, держит ладони на коленях, смотрит за тем, как шотландская певица поет свою партию. Мыслями Юджиния находится в кабинете, помечает, кого увидела на сегодняшнем вечере и пытается сопоставить, сколько денег им удастся собрать на улучшение шелтеров.
Она понимает, что за ней наблюдают, когда вновь сталкивается взглядом с Беллатрикс Лестрейндж, сидящей напротив нее. Юджиния с ней знакома шапочно: что-то слышала, что-то видела, о чем-то догадывается, но не заметить кольцо на ее безымянном пальце, как и горделивую осанку, очень сложно. Она улыбается ее сосредоточенному взгляду и возвращает внимание на сцену, на которой теперь стоит группа из Ирландии.

Дженкинс сталкивается с Лестрейндж у стола с закусками, откуда берет уже, кажется, шестой бокал шампанского, которое странным образом до сих пор не сказывается на ее состоянии.
— Как вечер? — она знает, что у Беллы есть планы на это общество, потому что слышит и видит, а не пользуется способностями легилименции или шпионажа. Хотя последнее больше бы подходило сложившейся ситуации, так как у Лестрейндж, кажется, вполне валидные желания. Каждая девушка хочет состояться в жизни, просто не у всех хватает смелости это осознать и попытаться осуществить. Если у Юджинии изначальное преимущество возникло из-за полукровности, то у Беллатрикс с этим очевидно были проблемы, ибо чистокровных волшебниц воспитывают совсем иначе, и среди них найти ту, кто сама дошла до осознанности - чудо не больше и не меньше. Конечно, учитывая настроения Темного Лорда (какое же отвратительное все-таки прозвище) любой чистокровный волшебник хмыкнул бы на подобные мысли Дженкинс, но ей уже давно безразлично мнение остальных: никто никогда не будет рад, потому что в каждой бочке меда найдется ложка дегтя.
— Мне сказали, что идея с музыкальным сопровождением - твоя, — иерархия в обществе бедствующих волшебниц не такая уж выраженная, но все-таки имеется. Есть тот, кто организует мероприятия, есть тот, кто подает идеи. Юджиния занимает место срединное, потому что в работу общества вложила не один десяток лет, поэтому ее слово, можно сказать, является последним, если вдруг необходимо разрешить конфликт или принять тяжелое решение. Сама организация достаточно самостоятельна: поделена на несколько городов, каждый филиал ответственен за свою территорию, ни перед кем не отчитывается (официально), но все-таки держит Дженкинс в курсе расходов, количестве заявок на помощь и прочих важных деталей.
Юджиния не знает, зачем Беллатрикс понадобилось названное главенство, ведь с ним приходит лишь нервотрепка, но в лоб спрашивать о планах волшебницы она не решается. Лишь бросает быстрый взгляд в сторону Элизы, которую, как оказалось, Белла подослала к Юджинии в конце весны.

— Ты так и будешь прожигать меня взглядами или все-таки наконец скажешь, что тебя так беспокоит? Если ты о прическе, то ее делала миссис Буве, если о платье - последняя коллекция Феретти, если тебя беспокоят туфли или сумка, то это все от Норы Блэквуд, — Дженкинс допивает бокал, ставит его на летящий мимо поднос.
— Колье - подарок мистера Флинта, нет оно не зачаровано и не представляет из себя никакого ценности в качестве артефакта. Не очень понимаю, почему ты целый вечер не спускаешь с меня взгляда, но если что-то срочное, то предлагаю обсудить сейчас, — мелодия начинает ускоряться, и многие гости пускаются в пляс в середине зала, оставляя Юджинию и Беллатрикс в одиночестве у стола с закусками.
— Если это снова об Офелии, то, пожалуйста, даже не стоит начинать. Я не вмешиваюсь ни в чью личную жизнь и тебе советую делать то же самое, — она не договаривает, что лучше обратить внимание на свою собственную, потому что это звучит грубо, а у нее достаточно хорошее настроение для обмена любезностями вместо приветствия.

[indent] - Уоррен, ты не видел мои изумрудные серьги? - окликаю мужа, который занят поправлением воротника рубашки перед зеркалом на другом конце комнаты. В ответ слышу протест, что он в принципе не в курсе, где я храню драгоценности. Справедливо. Но я уже обыскала все ящики своего шкафа, а именно их найти не могу. Даже акцио не помогает. Ладно, поручу Поппи их разыскать, пока мы будем у Гринграссов. Вдеваю в уши свою не самую любимую пару сережек и подхожу к зеркалу. Уоррен делает шаг в сторону, освобождая мне часть места для прихорашивания. Подаюсь вперед к поверхности зеркала, смахиваю ресницу с щеки и поправляю волосы. После чего поворачиваюсь вокруг своей оси и оглядываю себя со всех сторон, ладонями проводя по шелковистой ткани черного вечернего платья. Надеваю туфли на немилосердном к моим ногам каблуках и морщу нос, пока Яксли не видит. Красота требует жертв. Отказываюсь признавать, что прихорашиваюсь так старательно в большей степени потому, что сегодня на прием приглашена и чета Трэверсов.
[indent] Обещанный разговор с Элайджей не состоялся ни на следующий день после проведенной вместе ночи, ни через день, ни через десять. Понимаю, что наши планы спутал Уоррен, появившийся в дверях в крови и грязи. Он испытал такую искреннюю радость при виде нас обоих, с таким упоением нас обнимал и рассказывал о случившемся, что сжималось сердце. В глазах Элая я видела смесь стыда и... разочарования? Несомненно, я тоже назвала захлестнувшую нас страсть ошибкой. Но то, что я говорю, очень часто расходится с моими чувствами. Элайдже ли не знать о том, что все чистокровные волшебники играют свои роли и есть вещи, которые они обязаны говорить. И жена, изменившая мужу с его лучшим другом, просто обязана назвать случившееся ошибкой, это извращенные правила хорошего тона. И все же, он не искал со мной встречи после возвращения Уоррена. Это отвратительно, но я снова чувствую себя использованной. Прямо как когда после нашего с Трэверсом расставания узнала, что он бросил меня , потому что, если верить его матери, то я девушка, с которой можно бегать на свидания в школе, но не та, с которой сын Трэверс может создать семью.
[indent] Беру мужа под руку, прежде чем мы трансгрессируем к воротам поместья Гринграсс. Их старшей дочери сегодня исполняется семнадцать, и в честь этого события они устраивают прием, на который приглашены все чистокровные семьи, пользующиеся авторитетом и уважением в обществе. - Это что, Рабастан так повзрослел? - шепчу Уоррену и киваю в стороны молодого человека в обществе остальных Лестрейнджей. - Подумать только, Марианна опять беременна. Они с мужем решили посоревноваться с этими предателями крови Уизли? Злое перешептывание и сплетни пока на лицах наиприятнейшая из улыбок - неотъемлемая часть всех крупных приемов. Придает пресным мероприятиям перчинку. [float=left][/float]Путь нам преграждает Гринграсс-старший и рассыпается в комплиментах. Радушный и приятный старикашка, ничего не скажешь. Разве что слишком дружелюбный, потому что вместо того, чтобы галантно пожать мою руку в знак приветствия, он оставляет на тыльной стороне ладони влажный слюнявый поцелуй. - Для нас честь быть здесь, мистер Гринграсс. Именинница уже спустилась? Мы хотели бы преподнести ей подарок, - показываю ему бархатную коробочку с кулоном, а вторую руку незаметно вытираю о ткань платья. Его старшая дочь зубаста и падка на неуместные комментарии, как и всегда. Хорошо, что для удачного брака в нашем обществе достаточно иметь правильную родословную. И неважно, если у породистой лошадки есть изъяны.
[indent] Вздрагиваю, когда в нескольких шагах от себя слышу голос Элайджи. Он вместе с женой приветствует хозяев дома, и теперь настала очередь Элиан для слюнявых поцелуев в руку. Надеюсь, что Уоррен Трэверсов не заметит, но куда там. Он тут же поворачивается на голос друга, и вот мы уже стоит друг напротив друга. Уоррен и я, Элайджа и Элиан. Элиан приветлива, но почти не отрывает восхищенный взгляд от мужа. И мне это не нравится, ни капельки. Я не вправе ревновать человека к его же жене, и все же... Распрямляю спину и гордо поднимаю голову чуть выше в попытке казаться чуть эффектнее и элегантнее блондинки напротив. Ну и пусть ее род более аристократичен моего. Мне нравится убеждать себя в том, что женщины Бёрк ярче и находчивее чуть более богатых "коллег" из других чистокровных семей.
[indent] Уоррен замечает небольшую группку мужчин и говорит, что ем нужно переговорить с ними с глазу на глаз "по работе". По вопросам предстоящих планов Пожирателей смерти, плавали, знаем. Оставшись в гордом одиночестве посреди зала, снова подхожу к младшей сестре именинницы. Пятнадцатилетняя девчушка с черными как две черешни глазами и вдумчивыми репликами симпатизирует мне куда больше ее пустой сестры. - Замечательный прием, не иначе как к организации ты приложила руку? - спрашиваю, помня о любви девчушки к организации торжеств. Девочка заливается краской и кивает, после чего начинает рассказывать мне о том, как тяжело было достать в ноябре свежие фрукты. Потом взволнованно продолжает рассказ о том, что она придумала заранее распланировать рассадку гостей за двумя большими столами, рассадить подальше друг от друга давших врагов, вместе посадить друзей и коллег. - Очень умно, - одобрительно киваю, потому что таблички именами золотым шрифтом, возможно, предотвратят не одну неприятную сцену. - И где же сижу я? - Гринграсс-младшая указывает мне на места по другую сторону стола. Прохожу к указанному месту и вижу таблички "Рэйвен Яксли" и "Уоррен Яксли". А напротив нас витьеватым почерком выведены имена "Элиан Трэверс" и "Элайджа Трэверс". [float=right][/float]Нет-нет-нет. Я определенно не хочу весь вечер провести за наигранно отстраненными беседами с Элайджей и смотреть в глаза его ничего не подозревающей жене. И Уоррен может заметить напряжение между мной и своим другом. Ситуацию необходимо срочно исправлять.
[indent] Пользуюсь тем, что гости разбились на группки и погружены в светские беседы, украдкой достаю палочку и направляю ее на имена Трэверсов. Поменяю их на отца и сына Эйвери, места которых находятся в противоположном конце стола. Взмахиваю палочкой, но ничего не происходит. Пробую несколько схожих по действию заклинаний - безрезультатно. Видимо, таблички зачарованы. Издаю тихий стон раздражения. Что, нельзя было не заколдовывать их? Еще и огромные такие - унести две сразу будет слишком заметно. Зато одну можно спрятать под клатчем. Что ж, самое время вспомнить, что моя семья славится своими контрабандистами. Незаметно забираю со стола табличку "Элайджа Трэверс" и накрываю ее сверху клатчем. Как ни в чем ни бывало прохожу к месту Реманна Эйвери, меняю таблички местами и возвращаюсь, чтобы проделать то же самое с табличкой Элиан. Ликую от собственной сообразительности. Уоррен и Элайджа, возможно, будут недоумевать, почему их рассадили будто шумных школьников, но спишут это на неосведомленность Гринграссов об их дружбе. Оглядываюсь и вороватым движением прячу в руках табличку миссис Трэверс, когда слышу за своей спиной смешок. Едва не подпрыгиваю на месте, но беру себя в руки и с выдрессированной элегантностью поворачиваюсь. На меня смотрит Элайджа, сложивший руки на груди и явно забавляющийся ситуацией и поимкой меня с поличным.

власть под рукой и ластится, и калечит.

В австрийской столице яркое солнце и холодный воздух.
Том пьет горячий глинтвейн на открытой веранде одной из местный кофеен магического квартала и даже согревающие чары, пологом накинутые хозяевами заведения, не спасают от ледяных щупалец ветра. В Австрии весна холоднее, но солнце ярче; все туманы исчезают к утру, а не прячут улицы до полудня, как в родном Лондоне. Золотые блики соскальзывают по золоченым барочным шпилям домов, цепляются за изогнутые декоративные фронтоны, свет бежит по мозаичной крыше с цветастым орнаментом, по витражным стеклам готической церкви, прижатой боком к магическому кварталу.
        В Вене нет войны, нет агитационных листовок, мокнущих в лужах прямо на мостовых. Но это не значит, что в Вене мир и спокойствие. Темного Лорда встречают в богатых чистокровных домах с распростертыми объятиями, за ужином с ним пьют вино, говорят о политике. Австрийские чистокровные еще воспринимают Волдеморта как английскую редкость, особый выставочный образец, поговорить с которым все равно что поучаствовать в редком представлении и в ответ на это у Тома хватает сил продолжать тонко улыбаться всем им. Магам любопытно и Темный Лорд может  сделать вид что пляшет под их дудочку.  В благородных домах, среди золотой вышивки на богатых портьерах, тоже таятся черные змеи, есть место амбициям и жажде властвовать и подчинять. Темный Лорд заглядывает в чужие головы и не видит в мыслях никакой разницы с теми, к которым он успел привыкнуть на родине. Австрийцы открывают двери перед чужим Повелителем утром, а вечером часть из них привыкают склоняться перед ним в поклонах. Скоро все пляски закончатся.

                              но темный лорд знает: эта страна чужая ему.
                               и это всего лишь п о к а что

В Австрии он предпочитает проводить время вдали от своего привычного окружения, оставляя часть собственных действий и планов втайне даже от Ближнего круга. Не берет с собой Нагайну и других провожатых не берет тоже. Вне Англии, черных мантий, привычного уже статуса, Волдеморт пьет горячий глинтвейн на открытой веранде и ветер бродит по черным волосам, тянет дымные кольца сигареты своими прозрачными пальцами. Том читает местный магический вестник без особого интереса, в колонке светской хроники находит упоминание о вчерашнем бале, как и о том, сколь широкий был список приглашенных заграничных гостей, потом улыбается снисходительно, вспоминая что на приёме не было ни одного полукровного (кроме него самого).

Тени за Томом копятся черными резкими гранями, густые и объемные, они тем сильнее, что ярче солнечный свет. И Волдеморт подставляет ему лицо, переворачивает страницы газеты, кратким жестом отсылает молоденькую официантку прочь даже не посмотрев на неё и искоса. Где-то между светской хроники Лорд цепляется за имя Саломона Геснера и недовольно кривится. Старый маг был приглашен Морицем Дитрихштейном лишь по желанию Волдеморта и благодаря оказанной Повелителем милости, вот только милость оказалась напрасной. Разговор с Саломоном был бесполезным, неудовлетворительным; Темный Лорд еще неприязненно рассматривал бывшего сторонника Гриндевальда, когда тот напоказ вежливо раскланивался прощаясь.
                                - сожалею что ничем не могу вам помочь, -
                                         лживо прокаркал геснер. и том так же лживо отмахнулся,
                                         словно бы их разговор не имел никакого значения.
Теперь Волдеморт обдумывал дальнейшие действия и свой запасной план. Как удачно, разумеется, что его часть порталом прибыла в Вену накануне. алекто кэрроу Тому даже не понадобилось обращаться к магии темной метки, чтобы почувствовать что его Пожиратель Смерти находится неподалеку. Он только встряхнул газету и аккуратно ее сложил, отнимая взгляд от движущихся колдографий, чтобы увидеть ведьму чуть выше по улице.

У Алекто был взрывной характер, резкие движения, импульсивность и доля дикости, которую - удивительно - не смогли искоренить ни родители, ни образование. Волдеморт лишь изредка видел Кэрроу и едва ли уделял ей внимания столько же, сколько и миссис Лестрейндж, хоть и не так уж много женщин он допускал в ряды своих боевых сторонников. Теперь со стороны следил за девушкой пристально и внимательно, совершенно не скрываясь от Кэрроу. Даже допускает краткую тень улыбки, когда ведьма замечает его самого и все еще пристально-равнодушно смотрит, никак не выражая ни интереса, ни неприятия. В чужой стране Темный Лорд ведет себя человечнее, самую малость, но человечностью все равно обладает едва ли.

Алекто Кэрроу в Австрию отправили по его же приказу, как пушечное мясо, которым не жаль воспользоваться, если подобное выйдет на пользу. Тайно, не привлекая внимания, чтобы в чужой смерти Темный Лорд вдруг не стал виноват по нелепому стечению обстоятельств. И потому сейчас Волдеморт допускает улыбку и чуть склоняет к плечу голову, узнавая сторонницу. Он взмахивает рукой приглашающе и ждет когда Пожирательница подойдет к его столику.

- Мисс Кэрроу, - в качестве приветствия произносит Темный Лорд и указывает кивком на креслице напротив. Суетливая официантка даже успевает поднести белую вышитую салфеточку, положить пергамент с меню и с поклоном ускользнуть прочь, прежде чем Волдеморт вновь заговорил. - Какая неожиданная и приятная встреча.

В голосе прорезается тень иронии - в совпадения врядли из них двоих верит хоть кто-то. Под солнечным  светом австрийской столицы Волдеморт прячет багровые глаза за карими, но кровавые искорки у черных дыр зрачков прорываются все равно. 

- Может статься вы мне здесь пригодитесь. - Свои слова Волдеморт украшает холодной улыбкой, бархатом ровного голоса  и смотрит в чужие глаза.

         Алекто Кэрроу молодая, полная жизни.
                       Повезет (ей же) если всё так и останется.

Патриция осекается, потому что Доркас говорит правильные вещи: что ее ждет через год там, откуда она бежала, потому что когда-то всех окрестила монстрами, зверями, чьих лап опасаться нужно? Наверное, ничего хорошего, сто процентов - ничего_хорошего. Селвин скорее наказать себя хочет, с каждым годом ставки повышая. Сначала это было самобичевание, общение с теми, кого презирала до этого, а теперь вынуждена с ними равняться, после - побег, отчаяние, попытка скрыться от всего мира. Когда с этими тенями Патриция смиряется, она решается на следующую ступень: разговор с Нейтом, Кадом, теперь возвращение домой. Кажется, что еще чуть-чуть и ее на земле этой больше не будет, судьба наконец устанет бороться с яростными попытками с ней столкнуться и просто даст то, чего Селвин жаждет. Наверное, так было бы правильно, так было бы с п р а в е д л и в о.

— Я их не защищаю, — отвечает пристыжено, потому что не ради пожирателей смерти рискует всем, а ради семьи.
— Я уговорю их уехать, бросив все позади, — скорее себя успокаивает, чем Медоуз пытается предложить очередную сделку. Могла бы быть более убедительной: Доркас, только я могу их убедить, понимаешь, надо бежать, - было бы этого достаточно она уже никогда не узнает. За год ее отсутствия Орден Феникса никуда не сдвинулся: разве что оказался запрещен законом, что только усложняло ее сотрудничество с ним. Если теперь они наравне с пожирателями смерти, то в чем смысл, стоит ли ради этого рисковать?

Медоуз повторяет то, что ей твердят окружающие: ради блага, ради добра, ради светлой стороны. Но кто определяет то самое благо, кто диктует способы борьбы? Селвин догадывается, что орденовцы следуют за несколькими лидерами, судя по всему, один из них Альбус, раз она сама с ним договаривалась о сделке, второй - Аластор, потому что Фрэнк именно через него ее в Орден зовет, а третий Эдгар, потому что он баллотируется в министры. Патриция правда не понимает, попытка победить в выборах - это способ отвлечь внимание или на свою сторону перетянуть первенство, ведь если во главе министерства магии окажется свой человек, то посадить неугодных в Азкабан на пожизненное заключение будет в разы легче.
Но только магглы не догадываются, что министры магии - лишь куклы, власти особой не имеют, ибо все решает визенгамот, председателем которого еще нужно стать. Значок министра не дает подобной гарантии, поэтому планы Ордена Феникса для нее до сих пор остаются загадкой.

Да и Доркас задается тем же самым вопросом, переспрашивая то, на что Патриция и сама найти ответ не может. Столько лет между двумя огнями, столько переживаний и попыток понять, как_правильно приносят лишь мигрени и нервные расстройства, а не мудрости или хотя бы жизненные уроки.
Но Пэт палочку крепче пальцами сжимает, потому что от своей мысли отступаться не хочет - это последний разговор с орденовцами, больше она с ними не только сотрудничать не хочет, но и пересекается. Клятва связывает ей руки, она не может поделиться ни с кем важной для деятельности феникса информацией, поэтому они могут просто ее отпустить, в конце концов Селвин имеет право принимать решения самостоятельно.
— Я считаю, что нельзя верить одному человеку, — отвечает, чуть погодя, искренне и так, словно не прощается, — нельзя верить в одного человека настолько слепо, чтобы следовать его указаниям беспрекословно, — Патриция кивает на палочку, которую Доркас на нее направляет, потому что если бы не Альбус, - она в этом уверена, - то они бы уже давно разошлись с миром. Но он приказал следить и не отпускать, что понять можно, но принять - нет.
— Надежду нужно искать в нас самих, в семьях, которые разрушаются из-за чужих амбиций, — упрямо отвечает Селвин, своего артефакта не опуская и понимая, что следующие слова Медоуз вполне закономерны. Она не может предать своих, подставить того же Дамблдора или Хартли - любого, кто причастен к информации, которой Пэт обладает. Но все эти разговоры толка никакого не принесут, девушки все равно будут стоять на своем, оттого Патриция на месте остается, раздумывая, достаточно ли времени прошло, чтобы вновь прыгнуть в вихре аппарации.

В ответ Доркас она только кивает:

— Я не хочу тебя ранить, — предупреждает, а на самом деле показывает, что не отступится и ее решение окончательное. Приподнимает голову, губы поджимая, и не отводит взгляда от той, от которой зависит чуть больше, чем ничего. Орденовцы заставляют всех членов организации чувствовать себя важными, словно они и правда могут что-то исправить, но очень легко отличить оптимистов от дураков, и Патриция во взгляде Доркас видит то, что в свое время мечтала разглядеть в Нейте. П о н и м а н и е. Она не просто стоит посреди поля, не просто под прицелом держит ту, кто когтями себе вырывает путь домой, она словно сама рассуждает о происходящем, и это Селвин заставляет смягчиться, поэтому палочку опускает.
Сражаться она не будет, выдержит атаку, ее заблокирует, но сама наступать не станет; подбирает рюкзак, который по воздуху к ней летит, не выпуская Медоуз из видимости.
— Я не могу быть с теми, в кого не верю, как бы мне ни хотелось справедливости, но для всех она разная. То, что Альбусу принесет удовлетворение, разрушит несколько семей, и я не могу с этой мыслью жить дальше, потому что в войне нет победителей, — Патриция щит вокруг себя колдует, — мы уже все проиграли, Доркас, — а потом трансгрессирует несколько раз, прыгая из парка в Косой переулок и оттуда в гостиницу Бирмингема, пока наконец не останавливается в нескольких километрах от родового поместья с попавшим в нее заклинанием Доркас, упрямо за ней прыгающей до Бирмингема.

Патриция наверняка много ошибок совершила и еще совершит, в ней живет бунтарство, которое выражения еще не нашло, потому что боль и отчаяние окружающих в себя она впитывает и не знает, как с ним справиться. Она была на стороне нейтралитета, обратилась за помощью к тем, кто, казалось бы, свет олицетворяет, и теперь должно попробовать понять, что из себя тьма представляет.
Тени ее поглощают по мере приближения к дому, но Селвин шага не сбавляет, крепче лямки рюкзака пальцами перехватывая. Она очень устала и ее тошнит от столько трансгрессий подряд, поэтому у высоких кованных ворот Пэт останавливается, чтобы перевести дыхание. В некоторых окнах горит свет, а лужайка заросла непроходимыми зарослями; атмосфера двора не внушает доверия: слишком мрачно, слишком не_так. На крыльце не встретит мать, тяжелые руки отца ее не обнимут, а взгляды братьев не позволят расслабиться в своей комнате.
Патриция дышать опасается, когда толкает ворота, боясь, что защита ее не пропустит, но не чувствует в ладонях ни боли, ни сопротивления. Делает несколько шагов к дому, пока не замечает, что входная дверь открывается, а освещая теплым светом крыльцо.